«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий
Летом с первого дня каникул и до школы босиком. Запомнились ленинградские грозы. Не долгие весенние или осенние с грязью, а короткие обильные без грязи.
Жаркий летний день. На голубом небе отдельные красивые белые облака. Но вот одно облако начинает расти вверх, его нижняя часть начинает темнеть, и разверзается проливным дождем с громами и молниями. Вылило облако на Лахту ушат воды и растаяло. Лужи, ручьи, но земля не успевает раскиснуть, и весело было нам в одних трусах под дождем и после дождя бегать по этим теплым летним лужам. В Итальянских рассказах Горького прочитал я о Пеппе, как он использовал брюки богача («если от многого взять немножко, то это не кража, а просто дележка»). Я взял старые маломерные брюки дяди Вячика и надел их штанинами на руки – мне очень понравилось в таком наряде бегать по лужам при после дождевой прохладе.
Наслушался я разговоров взрослых о белых ночах, и однажды в день летнего солнцестояния, завернувшись в одеяло, просидел всю «белую» ночь на крыльце. Еще засветло исчезли люди со двора, постепенно погасли огни в домах, ведь завтра людям утром на работу, хоть при белых, хоть при черных ночах. Небо на севере теряет розовый оттенок заката, который поглощается сумеречной синевой. На фоне этой сиреневости четко вырисовываются зубцы елей ольгинского леса. Пытаюсь читать, но у меня с одной стороны стена, а над головой крыша крыльца и читать не удается. Сиреневость над лесом светлеет, и вечерние сумерки перешли в утренний рассвет. Люди еще спят, пошел спать и я.
Ещё до начала купания, как сойдет снег, много времени проводили на взморье. Песчаное раздолье, никого нет – мы одни. Как-то в этом возрасте прибрежное совхозное поле засадили картошкой. Мы эту картошку из земли извлекали и пекли в костре. За все время, может, с десяток картошин извлекли – это было продолжением игры. Занятия и развлечения на холодном весеннем пляже разнообразны, но вот запомнилось, что жгли костер, в котором нагревали гранитные булыжники и затем их разбивали холодными камнями. Очень красивы свежие разломы гранита, да и удаль проявить нравилось – камень расколоть.
С началом сезона купания – тьма народу. Ведь Лахтинский пляж – ближайший к городу. И берёзовая аллея вела специально к пляжу, а берёзы вдоль аллеи были уже столетние, т. е. ещё в середине Х1Х века пользовались пляжем… интересно… купались? Что в конце века купались, и на Черное море ездили, об этом я читал, но в середине века…. В литературе пишется о купальнях в барских усадьбах, а чтобы на открытом взморье – но ведь аллея к пляжу была! Значит, в Питере уже купались.
Мы на взморье специально не купались и не загорали. Мы в одних трусиках целый день играли. Строили парусные кораблики, ловили плывущие палки, привязывали их к корабликам и буксировали «плоты» к берегу. На берегу жгли костры, строили города. Подходящие дрова относили домой – дама и летом нужны были дрова для приготовления еды.
В воде ловили пескарей. Вода такая прозрачная, что видна каждая песчинка. А однажды мне довелось прокатиться на лодке (лодки были только в рыболовецкой артели). Мы плывем, и я на что-то обиделся и прыгнул с лодки. Мне казалось, что мелко – дно как на ладони. Прыгнул… и с головой, но к этому времени я уже немного держался на воде.
А когда я побывал на Лахте в 1977 году и пошёл на берег, чтобы показать Егору, Тане и Рите прекрасное взморье, то увидел пустой пляж, почти заросший травой и камышом и грязно серую воду. Застраивалось болото, с которого вода стекала в залив.
Купаться мы ходили не только на взморье, иногда ходили на речку в разливы среди камышей, или в её устье за железнодорожным мостом, где было глубоко – именно там мы учились плавать. Критерием было – переплыть речушку. Народа там было всегда много, много именно взрослых, потому, что это было единственное глубокое место на Лахте и, естественно, поэтому там часто тонули. Утопленников вылавливали в устье речки, которое было рядом с местом купания.
В разливах речки росли камыши, из которых мы вязали плотики, и на них плавали, не умея плавать, – никто из нашей компании не утонул. Чуть не утонул я в речке в Любани, переходя речку выше глубокого места, и вдруг почувствовав, что очень – очень слабое течение сдвигает меня на глубину. Вода уже накрыла подбородок, и приходиться задирать голову, но тут под ногами я почувствовал камушек, упёрся в него ногами и сделал шаг в сторону «брода». Мне повезло – мне всё время везет – я до сих пор живу.
Играли мы и около дома. Замечательной игрой была лапта, в которую играли и дети, и взрослая молодёжь. Сейчас делались попытки возродить её, и были выпущены описания, но какие-то сложные с подсчётом очков. Мы играли просто: задача тех, кто мается – или поймать мяч на лету, или мячом выбить всех игроков ведущей стороны, а задача ведущих так бить и так бегать, увёртываясь от меча, чтобы сбегать от одной контрольной линии до другой и обратно. Если оказывается, что все уже пробили, а сбегавших туда и обратно нет, или мающиеся поймали на лету мяч, то команды меняются местами и ведущие начинают маяться. В каждой команде от четырёх до семи человек.
Ещё были игры: чижик-пыжик, попа загоняла, казаки-разбойники, прятки, пятнашки (догонялки), рюхи (городки), фантики – биты. Игры были в основном очень подвижные – я был неважный игрок в эти игры. В школе нам говорили, что на деньги играть очень плохо. На каком-то этапе мы дали друг другу слово не играть на деньги; мы соблюдали это слово, и я соблюдаю его до сих пор. Играли битами мы только на конфетные фантики (обертки конфет). Фантики мы искали и собирали у буфета на вокзале. Самих конфет в красивых фантиках мы не пробовали (может, и пробовали, но не «ели»). Особенно ценился среди нас большой фантик «Чернослив» с рисунком этой сливы. Такой фантик у меня был (конфеты не представляю).
Езду на велосипеде мы все вместе, соблюдая очередность, осваивали на машине дяди Вячика. Машина была большая, – с рамы мы до педалей не доставали и ехали, не сидя на раме, а стоя на педалях под рамой, одновременно ими работая.
Во дворе взрослые соорудили громадные качели, прибив к большим тополям якорную цепь на высоте метра четыре, или пять, а то и шесть. Положив на цепь дощечку, стоя на ней по одному или по двое катались так, что задевали за воздушную телефонную линию через дорогу от качелей.
Когда я во время институтской практики в Ленинграде посетил Лахту, я показал новой детворе, как мы катались на качелях, а когда я своим детям в 77 году показывал двор, где прошло мое детство, то увидели, что родители новых детей качелей их лишили, чтобы, не дай бог, кто-либо не ушибся.
Дома играли в шашки, домино, карты, в шахматы. Шахматы себе сделали из распиленных надвое катушек, вставив в дырочки фигуры, вырезанные из картона. Правила, мы знали в основном. Ничего не слышали мы о том, что есть рокировка, но зато усовершенствовали правила игры: офицер (слон), которого мы называли «козёл», по нашим правилам мог прыгать через свои фигуры, стоящие на его пути.
Игрушки, для игры дома в непогоду, были в основном самодельные. Ещё в дошкольном возрасте я получил от дяди Вячика в подарок большой деревянный грузовик и играл с ним до самой войны. Когда подрос, я его переделал в самосвал – с боку крутишь согнутую из проволоки ручку, на ручку наматывается нитка, и кузов поднимется. О существовании таких машин узнал из журнала «Техника молодёжи» – самих самосвалов до войны не видел, Затем я переделал самосвал в самобеглую платформу с резиновым приводом.
Самодельные игрушки были как удачные, так и демонстрирующие моё полное невежество. Модернизацию грузовика и нашу парусную флотилию я
